– Если он не получил послания, он даже не знает, что ты здесь со мной.

– Нет.

Но интуитивно Лилли чувствовала, что Датч знает, а сухой тон Тирни вызван именно тем, что он тоже так думает.

– Если снег утихнет, – сказала она, – у нас опять будет сотовая связь.

– И кому ты тогда позвонишь, Лилли? Датчу или ФБР?

– Я об этом не думала.

– Ты позвонишь Датчу.

Они помолчали, прислушиваясь к треску поленьев в; камине, потом Лилли повернулась на бок лицом к огню, подложила руку под щеку и сказала:

– Спокойной ночи, Тирни.

– Спокойной ночи.

Будить его ей не пришлось бы, потому что он так и не уснул. Она это знала, потому что тоже не смогла заснуть, и для бессонницы у нее было несколько причин. Она долго спала днем. Даже сквозь сомкнутые веки она видела вспышки огня в камине. Неудобно было спать в одежде, да еще под несколькими тяжелыми одеялами. И еще ей мешали воспоминания о недавно пережитом ужасе во время последних минут приступа астмы.

Но главной причиной ее бессонницы был Тирни, лежавший на расстоянии вытянутой руки от нее. Сказав ей „Спокойной ночи“, он не произнес больше ни слова, не шевельнулся, и все же она знала, что он не спит, что он тоже остро ощущает ее присутствие.

Когда он тоже повернулся на бок лицом к огню, Лилли замерла в мучительном ожидании прикосновения, которого так и не последовало. Хотя ни один из них не шевельнулся, не издал ни звука, напряжение между ними каким-то непостижимым образом возрастало с каждой секундой.

Прошло, наверное, не меньше часа после того, как они неуклюже и фальшиво пожелали друг другу спокойной ночи, прежде чем Тирни заговорил. Он даже не спросил шепотом для начала, не спит ли она. Хотя Лилли лежала, повернувшись к нему спиной, он не сомневался, что она не спит. Ее не удивил его тихий голос. Ее потрясло то, что он сказал:

– Он бил тебя, да? Датч. Он тебя бил.

Лилли судорожно сглотнула, но не обернулась.

– Где ты это слышал?

– Нигде. Просто я довольно долго наблюдал за ним, и мне кажется, что это логичное предположение. Некоторые полицейские бьют просто так, для куража. Для них это обычное дело. Им начинает казаться, что это универсальное решение любых проблем. Это особенно типично для человека, эмоционально разбитого и пьющего.

Лилли промолчала.

– И мне кажется, – добавил Тирни еще тише, – что ты вряд ли могла бы расторгнуть свой брак по менее веской причине.

Лилли никогда никому не рассказывала. Ни своим друзьям и сослуживцам, которые видели, как она страдает, и убеждали ее поделиться, не держать все в себе, ни даже своему психоаналитику, которому рассказывала о себе все. Все, кроме этого. Но почему-то она почувствовала, что Тирни можно рассказать. Просто потому, что он оказался достаточно проницательным и сам обо всем догадался.

– Это было только один раз, – тихо сказала Лилли. – Он и раньше замахивался, как будто хотел ударить меня. Я его предупреждала: если он когда-нибудь посмеет, на этом наша совместная жизнь закончится. Я ему так и сказала. Я поклялась, что так и будет.

Она на минуту закрыла глаза и глубоко вздохнула. Даже сейчас нелегко было вспоминать о той страшной ночи.

– То ли он меня не слушал, то ли не поверил, то ли был слишком пьян и забыл мое предупреждение. В тот вечер он вернулся домой очень поздно. Настроен был воинственно. Не стал дожидаться моих упреков. Он буквально нарывался на ссору. А у меня в тот день было длинное заседание по бюджету, я страшно устала. Между нами и раньше бывали шумные ссоры, но в тот раз я пыталась этого избежать, только он мне не дал. Он искал ссоры и просто не угомонился бы, пока не добился своего.

Он загнал меня в угол в спальне. Загнал в угол в буквальном смысле слова и не давал пройти. Он заявил, что это я виновата в смерти Эми. Это из-за меня мы потеряли дочь. Бог послал ей раковую опухоль, чтобы наказать меня потому что я вернулась на работу после декретного отпуска, вместо того чтобы сидеть дома с ней.

– Это безумие.

Лилли с горечью рассмеялась.

– Вот так и я сказала. Этими самыми словами. Датч воспринял их болезненно. Он ударил меня по лицу кулаком с такой силой, что я стукнулась головой об стену. Чуть сознание не потеряла. Я съехала на пол и закрыла голову руками. И все это время я думала: „Этого не может быть. Только не со мной. Я, Лилли Мартин, не могу сидеть, съежившись, на полу собственной спальни, стараясь укрыться от собственного мужа“. Я думала, такое случается только с людьми, о которых читаешь в газетах. С бедными, невежественными людьми, выросшими в неблагополучных семьях и неспособными выйти из порочного круга насилия. Даже мой отец никогда меня не шлепал, не говоря уж о том, чтобы поднять руку на мою мать. Это было немыслимо.

Лилли покачала головой и помолчала немного, чтобы передохнуть.

– Датч протрезвел и опомнился мгновенно. Тут же начал извиняться, оправдываться… Даже слезу пустил. Он говорил, что это все из-за работы, где на него вечно давят, из-за тоски по Эми. Я могла бы возразить, что на меня тоже давят на работе, что я не меньше его тоскую по Эмми. Но я понимала, что спорить бесполезно. Стадию ссор объяснений мы уже давно миновали. И я уже миновала ту стадию, когда могла простить. Не сказав ни слова, я поднялась с пола, ушла из дома и ночь провела в гостинице. А потом наняла адвоката и подала на развод на следующий день. Для меня возвращение стало невозможным.

– Ты как-то пострадала?

– Переломов не было, если ты об этом. Были синяки.

– Ты подала на него жалобу?

– Адвокат уговаривал меня подать, но я отказалась. Я просто хотела выбраться, Тирни. Датч погружался в отчаяние, как будто к его ноге привязали жернов. Я не хотела чтобы он утащил меня за собой. А жалоба на побои, судебное разбирательство… Все это только затянуло бы решение вопроса. Я хотела освободиться от него как можно скорее. Неужели это непонятно?

– Понятно, хотя я не согласен. Ему место в тюрьме. Но я могу понять, почему ты решила не подавать в суд.

– Я сказала сослуживцам, что у меня грипп, и спряталась в гостиничном номере. Отсиживалась, пока не сошли синяки и отеки. Когда я выписалась из гостиницы, это был символический момент, начало новой жизни. Жизни без Датча Бертона.

– Я бы не сказал этого, – пробормотал Тирни так тихо, что Лилли даже не поняла, предназначено ли это замечание для ее ушей. Во всяком случае, она сделала вид, что не расслышала.

После краткого молчания он сказал уже громче:

– Мне очень жаль, что тебе пришлось через это пройти.

– Мне тоже жаль, но я больше жалею Датча. Я-то справилась, а вот он – нет. Мои синяки исчезли, а у него вся душа в синяках, и это навсегда. Он никогда не избавится от чувства вины.

– Только от меня не жди сочувствия. Мне его не жаль. Честно говоря, мне хотелось бы взгреть его как следует за что он сделал с тобой.

– Прошу тебя, не надо. Да и не станешь ты его бить.

– Черта с два я не стану. Как только представится случай.

– Прощу тебя, Тирни. Обещай, что не будешь.

– Ладно, не буду, – сказал он, немного помолчав. – Все равно, не завтра, так послезавтра я буду не в том положении, чтобы бросать кому-то вызов, не так ли?

На это Лилли ничего не ответила.

– Можно тебя попросить еще кое о чем?

– О чем?

– Никому об этом не рассказывай.

– С какой стати мне его покрывать?

– Не его, меня. Ради меня не говори никому. Пожалуйста.

– Ладно.

– Обещаешь?

– Ты просишь никому не говорить, Лилли. Я не скажу.

Она ему поверила.

– Спасибо.

– Пожалуйста, – сказал он. – А теперь спи.

Лилли устроилась поудобнее и подтянула одеяла к подбородку. Она наблюдала, как пламя пожирает полено, пока почерневший конец не отломился и не упал на угли. Она продолжала наблюдение. Обугленный конец полена раскалился докрасна, потом вдруг снова вспыхнул и запылал.

Она повернулась лицом к Тирни.

Его глаза были широко открыты, он наблюдал за ней.